На сцену Бытия чуть опоздали мы, Ступенькой ниже всех смиренно встали мы.
У жизни свой расклад, ей не до наших жалоб. Скорее бы конец. А то устали мы.

Крупные капли воды настойчиво опадают на холодное покрытие металлического умывальника, раздражая нервные окончания взлохмаченного паренька, опирающегося локтями на потертую веками столешницу из когда-то белого мрамора. Он не замечает расползающегося по горизонту оттенка спелой вишни. Не проникается эмоциями к мяукающему под деревьями в парке котенку, цвета свежего асфальта. Он просто стоит, вжимая свои пальцы с сломанными ногтями в размеренно гудящую голову, и методично качается вперед – назад, выбросив из своей взлохмаченной, давно не видящей воду и мыло черной головы все мысли. Там пустота, разбивающаяся эхом о плотные стены черепной коробки. Идеальный момент для уставшего от жизни Гарри Поттера, чьи идеи и цель рассыпались прахом павших в этой войне, о конце которой давно забыли мечтать. Но победа пришла, расползаясь ядовитой дымкой по мыслям, и действиям тех немногих, чьи силы и мысли были направлены стрелой победы вперед. Она разрушила их маленький мир, в который был заказан доступ тем, чьи судьбы направлены на одну цель – саморазрушение. Победа заставила опустить наконец-то руки, чтобы ощутить привкус свободы и спокойствия, когда глаза по утру распахиваются не от холодящего душу страха, но от ощущения бодрости и радости, скользящих красочными санками по душе.
Он ощутил эту горечь утраты и вины в момент, когда десятки могил наполнились цинковыми и дубовыми гробами, что стали пристанищем на долгие века для тех, чьи души и тела пали в борьбе за свободу. Они заплатили непомерно высокую цену за то, чтобы поутру не хвататься за рукоятку волшебной палочки, высматривая в камышах перед домом темные фигуры тех, чьи души окаменели под натиском смерти. Тихий шепот мертвых разлился по мыслям мальчика, который мечтал о том, чтобы его оставили в покое, напоминая о тех, чьи имена теперь въелись в доску памяти о дне, когда десятки волшебных жил опустели, а палочки опустились в холодные, бездушные гробы, обреченные на вечность в бездействии.
Теплое письмо на пожелтевшем пергаменте ожидает, когда рука получателя взломает красную печать из застывшего воска с эмблемой когда-то горячо и страстно любимого им дома, что имя носит гордое «Хогвартс», чья новая госпожа искреннее желает видеть в своих стенах того Гарри Поттера, который обещал ей вернуться, чтобы не случилось и продолжить свое обучение. Но это было столь давно и воспоминания о счастье померкли под гнетом самобичевания, что утро за утром он производит в собственном подсознании, вливая в изувеченное годами нужды и лишений тело горечь и жар дешевого маггловского виски из ближайшего магазина на углу Площади. Как дивно обернулись события для того, чьи мысли из года в год были направлены в русло, что сулило для него негу одиночества. Когда публика не жаждет зрелища и опеки над собой от того, на чьих губах не успело остыть молоко матери, когда пронзительный крик – мольба отбились в подкорке младенца, на долгие секунды бытия, освещая его клеймом – избранный. И  больше не теплится в душе страстная надежда о возвращении в родные стены, которые крепким коконом защиты когда-то охраняли его израненное сердце от щемящей тоски в доме родственников, чьи слова и поступки из дня в день выбивали из мыслей ребенка надежду на светлое будущее. Он помнит каждую секунду тех дней, когда под палящим августовским солнцем прятал выгоревшие взлохмаченные волосы под широкими пожелтевшими листьями чертополоха, нежась в минутах тихого одиночества, когда не кричит своим визгливым пронзительным голосом надоевшая до скрежета в зубах тетушка – «Гарри Поттер, несносный ты мальчишка, почему кастрюля стоит не помытая? И это твоя благодарность за то, что я приютила тебя в своем доме?» .
Рассвет освещает выцветшие занавески с цветочным рисунком своими скудными оттенками утра, напоминая ему о настоящем. За окном тонкой  дымкой расползается лондонский туман, покрывая пуховым серым одеялом пустынные дороги улиц, навеивая мысли о дурном предчувствии. Но у Гарри Поттера исчерпана интуиция, и какие-либо обрывки чувств. Он выбивает из себя все, что может горечью разливаться по телу, снова и снова напоминанием событий недельной давности отражаясь. Он вбивается в старое кресло своим исхудавшим телом, слушая тихое ворчание Кикимера, снова и снова собирающего по скудно освещенной гостиной остатки вечернего одиночного кутежа. А там, на один пролет выше кутается в холодные старые одеяла Гермиона, чья смелость ушла вместе с пониманием того, что они больше не нужны этому миру. Она осталась один на один со своим горем, скрывая слезы за плотным коконом защитных заклинаний, искреннее веря, что если выучить годовой запас учебников, то что-то в мире изменится. Она не откликается на одиночные попытки друга проникнуть сквозь непробиваемую стену непонимания. И каждый новый день тает за прочно задернутыми шторами из тяжелой ткани, выбранные когда-то по дурному вкусу миссис Блэк. А Гарри и не старается что-то изменить, быть может, растопить глыбу льда, что проросла между их дружбой. Не рвется в бой как раньше, чтобы снова рука об руку идти, разбивая проблемы, растущие на пути. Он опустил руки, сдался, так и не осознав, что дружба, что пронесла себя сквозь поток побед и утрат не может исчерпать себя на последнем забеге.
Он пишет письма в никуда, аккуратными одинокими стопками раскладывая их по полкам стола. Растягиваясь на давно нестиранной постели Сириуса снова и снова окунается в прошлое, насыщаясь, подпитываясь своей собственной болью, которая как растопленный маргарин обволакивает изъеденную кислотой душу. Прогоняет снова и снова в голове самые яркие момент того рокового дня, когда кровавыми искрами распадалась вековая защита великого Замка. Как будто бы ищет зацепку, чтобы объяснить свою неспособность что либо изменить. Ищет тот самый переломный момент, когда утратил контроль, когда не смог дать понять окружающим, что он идет на съедение волкам в одиночку, чтобы после только оплакивали его исчезнувшее тело, но не пали от руки злодеев, защищая честь не заслужившего столь высоких почестей.
Переливая через край янтарную жидкость, наблюдает, как яркими цветами играет выпивка в замыленном стакане. Отбрасывает в сторону все попытки домовика внушить ему аппетит. Не замечает постоянных воплей недовольного портрета, что просыпается в момент, когда хлопок возвращения озаряет коридоры дома. Кикимер не гнушится будить свою госпожу час от часу, дабы насладиться упоительными речами старой ведьмы, что день ото дня поливает грязью нового Хозяина ее гнезда. И в какой-то момент Гарри даже успевает удивиться, понимая, что это единственный из знакомых ему портретов, который всегда воспринимался как личность, но не как творение чьей-то руки. Ведь на самом деле каждый раз раздражаясь от пронзительный воплей старой гарпии, каждый, кто имел неосторожность пройти мимо ворчливо причитает «когда эта старая ведьма закроет свой грязый рот?», но ни единого раза никто не сказал – уберите эту картину. И в самом деле только ее неприятный голос снова и снова наполняет холодные мрачные коридоры заброшенного особняка теплеющим огоньком жизни, пока неаккуратный Гарри Поттер пытается угробить свою жизнь как самый обычный магглоский алкоголик, потерявший веру, надежду и остатки когда-то железной выдержки.

Отредактировано Harry Potter (Вт, 12 Янв 2016 18:38:59)

Время — это мираж, оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы cтраданий.[c]

Узкие давно не видавшие тряпку окна соседнего дома пестрят развешенными по белой полосе прочной нитки вещами разной масти и размера, ведь  больше нет возможности сушить где-либо, за пределами шумящей площади, да и стоит ли, когда раскаленное аномальное лето светит оранжевым диском адского пекла, испаряя любую живительную воду; где дети злые, из семей куда более состоятельных тыкая маленькими пальчиками на квартиру иного ребенка, смеются с озлобленностью маленьких волчат, потому что он не имеет возможности бегать рядом с ними, щеголяя новыми шортиками из ткани красивой. Да только жмется к пыльными янтарным шторам, когда-то, быть может, имеющим цвет насыщенный алый, и смотрит украдкой на веселящихся недругов с завистью детской, печальной. Прохожие склоняют голову под ударом горячей волны, не щадящей ни малого, ни взрослого, ибо лето находит градом внезапным, болезненным. Англичане не свыклись с иной погодой, когда раньше июнь разливался реками прохлады дождливой и все головы крыли под плотными натянутыми тканями зонтов. Магия сделала свое грязное дело, разливая ядовитые пары послевкусия по просторам безмерным острова, лишенного возможности защищаться от отголосков кровавой бойни. Те, чьи жилы лишены пыльцы волшебной, не знают, и вряд ли смогут прочувствовать на себе силу нещадную от недавних событий, которые теперь уже лежат руинами воспоминаний и болезненного восстановления для мира, скрытого от глаз миллион разноцветных завесой мягкой неизвестности. Но магия не имеет границ, ее не удержишь кованными железными проволоками, как драконов смертоносных. Магия своевольная, она проникает сквозь щели домов, врывается сухими потоками ветра и сквозняка в окна и полосы прогнивших деревянных досок, а после уходит молчаливой подругой, вплетаясь в вены спавшиеся того, кто готов принять ее силу. И он готов, тот мальчик, что сидит распластанным телом безвольным в мягких обрывках старого кресла с выгоревшей обивкой некогда дорогого, серого бархата, и сам не знает о собственной силе, что пульсирует алкогольной волной недовольства, во вздувшихся сосудах на крепкой шее еще не мужской, но уже намекающей своими контурами ловкого творца о могуществе и власти над собой его, не окрепшего от бьющего в сердце горя, сотрясающего болезненными ударами трезвеющий порой рассудок.
Трезвости и ясности ума юного хватает разорванными моментами на то лишь, дабы вставая, не упасть лицом, обросшим плотным рядом щетины в разбитые стекла, что опавшими листьями затухших воспоминаний покоятся на грязном, почти черном от гадостных останков его буйства ковре, холодными безмолвными друзьями, бывшими ранее бутылками дешевенького пойла. Ибо не имеет Кикимер силы и власти над своим [не]любимым хозяином, чтобы пытаться убраться полноценно в обители павшего бойца, который кричит голосом подбитого ястреба, проклиная домовика старого не краше, нежели Вальбурга Блэк, когда ярость нарастала в ее пышной груди цветом ярким. Перебираясь ватными ногами по очищенными молчаливым эльфом участкам, он медленно крадется шаткой походкой не трезвого человека, кончиками огрубевших пальцев касаясь угрюмых стен, что покрыты старыми обоями, эпохи цветущих когда-то ранее Блэков. Медленно ступает по мрачному дому в сторону яркого пятна двери, через стекла которой проникает холодный свет блеклых уличных фонарей, которые мягкостью своей манят потерянного в горе и пьянстве мотылька. Он снова бредет по пустынным улочкам, отдыхающим от знойного лета, и не замечает вокруг удивленных взглядов иных прохожих, еще не успевших спрятаться под прочными стенами своего дома. Гарри Поттеру все равно, что будет, коли он не перестанет поглощать литры ядовитого пойла, потому что Гарри Поттеру уже все равно, как смотрит на него мир, своими огромными озлобленными глазами живого человечества. Потому как людям всегда нужна пища, чтобы распространять белесой дымкой вечного тумана истории о мальчике, который не смог справиться со своими эмоциями. И пусть снова пишут в газетенках истории о том, что псих, и вовсе не герой, он давно привык быть причиной денежных наград Риты Скитер, не перестающей снова и снова прописывать строки длинные об истории не оконченной мальчика, ушедшего молча из мира яркого. Стопки нетронутых еженедельников покоятся на антикварном столике в прихожей, ведь древний дворецкий-домовик неизменно обновляет корреспонденцию своего юного недруга, в душе лелея надежду на то, что последняя вряд ли станет нужной и востребованной для увядающего юна. Старый дьявол только пускает ядовитые речи своей хозяйке, искреннее веря, что вскоре они останутся вдвоем, ибо грязнокровная девчонка тоже не сможет долго тянуть с жизнью, проводя дни и ночи в монотонном зубреже, не замечая даже, что часами перечитывает одну и ту же строку, на самом деле думая об ином. 
Мелодичный звон монет разлетается по бакалейному магазину, пробуждая от дремоты юную торговку, чье лицо завесой плотной из медовых волосы прикрыто. Он смотрит на нее своими потухшими изумрудами, в красной окантовке воспаленных век и кивает в знак приветствия, ибо она знает наперед – как обычно. Молча протягивает желаемую тару, скрытую под коричневой бумагой бесплатного пакета и снова оседает на колченогий табурет, досматривать свои грезы, или, быть может раздумывать над участью молодого алкоголика, чье лицо осело под гнетом домашнего мрака и отсутствия свежего воздуха. Он приходит к ней день ото дня, порой исчезая на долгие ночи недель, а после снова возвращается, обращая свое лицо, что опадает все ниже и тухнет зеленым оттенком болезни. И откуда же знать ей, что в самом деле он не пьянь из мелких витиеватых улиц туманного Альбиона, но герой, который пал духом, ибо психика его как кора древнего дуба, покрылась трещинами как паутиной блеклой и разлетелись щепки по вздутому, отекшему сознанию. Он таким древним и многим привычным способом просто прячет больной рассудок от игл настоящего, реального, чтобы не сломаться полностью, когда не будет ни одной возможности верить в спасение.
(мальчик когда-то начнет верить.)
Бредет по старой дороге через пустынный широкий парк, шаркая ногами длинными о раскаленный, издающий пыльные пары асфальт, и опрокидывает в разъеденное горло  новую порцию успокоения. Смотрит, но не видит перед собой ни будущего, ни возможностей, но верит на самом деле, что когда-то его жизнь прояснится. И знает о том, что, в самом деле, не один, что есть другие, такие же потерянные пока еще, для мира,  разваленного на руины, но ведь все происходящее не конец, но начало чего-то нового, свежего, когда имеют право выстраивать реальность по собственным чертежам, не боясь, что постройки будут развалены. И в голове Гарри Поттера светлеет мысль о том, что может быть, если испытать судьбу на прочность, перестав тлеть в прочной дымовой завесе собственного горя, но начать, в самом деле, делать что-то, чтобы изменить. Чтобы построить мир такой, каким хочет видеть его он сам, победитель. Но все это уже завтра, когда из головы уйдут пары желтоватой жидкости, которая расправляет крылья в груди сильной птицей - фениксом, что шепчет ему о подвигах не лестных, когда падает в яму выгребную отбросов общества, о коих сочиняют притчи не лестные.
(и ему все равно.)
Во взлохмаченной не мытой голове пустота, об которую эхом разбиваются возгласы. По мрачной комнате, с зашторенными окнами разлетается мужской не трезвый храп, красочно рассказывающий о длительном, не прекращающемся кутеже обладателя. Но сознание упорно пытается сообщить, что он уже не один в комнате, которая неделями знала только одного обладателя.  Он ощущает чье-то присутствие скорее интуитивно, стараясь под гнетом головной боли и похмелья открыть один глаз. Но видит лишь расплывчатую картинку тонкой изломленной фигуры, и тянет дрожащую руку к диванному столику, чтобы водрузить на свой нос круглые очки, несущие на себе воспоминания еще из не сладкого детства. – Гермиона – хрип осипшего голоса расползается по гостиной пониманием того, как глубоко пал в неделях одиночества, когда отказался принять к себе тех, чьи сердца обливаются кровью и болью за него, за неблагодарного и тонущего в сострадании к самому себе. Руки внезапно сами по себе тянутся к ней, к такой маленькой, тонкой, но всегда прочной, словно не пробиваемый панцирь броненосца, потому что Гермиона – вечная опора, его крепость и отдушина, такая теплая, родная, живая, будто бы недостающая половина его самого. – Прости меня, я не имел права бросить тебя одну, в такой ужасный момент нашей жизни – тело чувствует прикосновение не женщины, но сестры, подруги, вечной соратницы и боевого товарища. Мысли крутятся в голове шестеренками забытых в потоках выпивки воспоминаний о счастье, радости, о днях, когда они шли рука об руку, клянясь друг другу в верности, в дружбе и в том, что не позволят друг другу упасть духом, если сумеют пережить войну. А стыд расползается по опьяненным венам горячей волной, от которой глаза чувствуют горячий жар подходящих слез.
И он не сумел сдержать слово. Но все еще может подарить ей новое будущее, где каждый будет по камушку_кирпичу выстраивать свои собственные реальности, не оборачиваясь с опаской вороватой назад, будто бы ожидая, что на горизонте выплывет отвратительным шрамом черная метка, змеиной пастью пожирая их свежее счастье.

Отредактировано Harry Potter (Вт, 19 Янв 2016 16:21:49)